Осенняя соната (1978)

Любое гениальное произведение всегда больше своего автора. Каждый фильм Ингмара Бергмана погружает меня в глубокую рефлексию - в этом и заключается вся сила искусства.

«Осенняя соната» на несколько дней затянула меня в пучину размышлений о психоанализе, о теме человеческого отчуждения и одиночества, о сущности таланта и гения, о собственной жизни, в конце концов.

Главная героиня - внутренне сломленный ребенок, воспитанный талантливой матерью-нарциссом, посвятившей свою жизнь музыке.

Она невольно вступает в невероятно насыщенную психологическими приемами словесную дуэль с матерью и позволяет терзающим ее демонам прошлого вырваться наружу. В ней одновременно бушуют дуальные чувства - отчаянная любовь к матери, основанная на чувстве вины и ненависть к ней же за эту наложенную на нее вину. Вина за то, что она родилась и мешала ей на творческом пути. Вина за то, что она не стала такой же одаренной пианисткой как мать и напоминала ей о своей собственной «обыкновенности».

Мать искренне не понимает ненависти дочери, ведь она никогда «не видела» ее в своих воспоминаниях. Она не помнит практически никого в своих размышлениях о прошлом кроме самой себя. И здесь Бергман плавно подводит нас к другой проблеме - «А гений и злодейство - две вещи несовместные?». Вопрос, которым задавался еще А. С. Пушкин.

Мать 50 лет посвятила прелюдиям Шопена. Во время игры ее холодное, вечно насмехающееся высокомерное лицо, вдруг преображалось и выражало одухотворение, подобное тому, что Микеланджело запечатлел в своей Пьяте на лице Девы Марии. Она не до конца принадлежала себе, она была рабой своего таланта и призвания. Можно ли винить ее за искалеченные жизни двух ее дочерей?

По моему мнению, Бергман дает явный ответ - можно и нужно. Ведь по Достоевскому «ни одна слезинка ребенка не стоит счастья всего мира». Разве искусство, в особенности величайшее из всех искусств - музыка, не должно нести благо для человека? Разве его цель не просветление ума и души? Душу матери оно не спасло, а значит, и вся ее жизнь была потрачена на пустоту. Для меня подобные гении, создававшие великие произведения, зачастую ценой жизни их близких людей, стоят особняком. Их труды подлежат критическому осмыслению. Я не смогу верить автору, который пишет о величии Человека, о необходимости помощи ближним, и который при этом бьет и не уважает свою жену. Истинный гений и злодейство для меня вещи все же несовместимые.

«Таких как ты нужно изолировать» - с жесткостью в голосе заключает героиня Лив Ульман.

Наблюдая за диалогом матери и дочери, я в очередной раз задумалась о тотальном одиночестве каждого человека. «Ад - это другие» с безысходностью констатировал Жан-Поль Сартр, осознавая, что ни один человек никогда до конца не поймет другого, между ними всегда будет огромная пропасть.

«-Когда ты исполняешь медленную часть бетховенской сонаты для хаммерклавира, ты разве не чувствуешь, что живешь в мире удивительной беспредельности, непостижимого движения и глубины?

- Идем погуляем, иначе стемнеет».

В этом диалоге матери и дочери передается вся суть человеческого отчуждения. Того отчуждения, о котором говорил еще Микеланджело Антониони в своей трилогии. Каждый человек в действительности одинок и всегда пребывает наедине с собой, сколько бы людей его не окружало, ведь по-настоящему понят другими он не будет никогда. И от осознания этого одиночества и непонимания даже собственным мужем-священником, героиня-дочь размышляет о самоубийстве, прогуливаясь по саду.

Неужели у нее нет ни единого шанса?

Я убеждена, что шанс есть - взять ответственность за свою жизнь и самой выбрать счастье, ведь никто не сделает тебя счастливым кроме тебя самого. И если «ад - это другие», тогда рай можно найти только внутри себя.

Проницательная драма о семейных отношениях, вскрывающая всю подноготную порой лицемерной, но такой важной и нужной вещи как семейная близость и любовь между родителями и детьми.

Ты - ребёнок своей матери. Ты не просил о рождении. Ты не просил ничего, кроме любви и принятия. Ты не ожидал, что вас игнорировали и бросали. Ты не просишь заботиться о своих же братьях и сестрах. Ты не подписывался на это, это не твоя ответственность. Предполагается что это ее работа, так где же она? Эгоизм или ненависть отталкивают ее? Ты сделал что-то не так? Зачем ей ты, если она не хочет делать то, что делают матери?

Эмоции и диалоги, которые мы слишком боимся обсуждать и передавать, выходят на поверхность в неприятно реалистичной форме, и именно моменты тишины между персонажами по-настоящему опустошают.

У Бергмана есть манера писать почти шекспировские монологи так, чтоб после актерского фильтра они казались совершенно правдоподобными. В большей части фильмов, если актер в течение минуты произносит монолог один в своей комнате, я закатываю глаза, то здесь такой способ коммуникации со зрителем не то что не отталкивает, он здесь единственный правильный.

Фильм оставил тяжелое впечатление, но есть ощущение что для его полного понимания у меня недостаточно жизненного опыта. Я знал, что фильм Бергмана будет мощным, но я действительно был не готов к тому, как сильно мне вырвут позвоночник.

10 из 10

Мать словно на суде предстает пред итогами своей жизни, и пред главным её плодом — дочерью, дочерью которая за много лет впервые высказывает ей все, что думает о их отношениях и жизни. Открывает уже практически прожившей жизнь маме глаза на прошлое и настоящее. Напряжение фильма переплюнет многие остросюжетные триллеры, ведь тут разыгрывается триллер куда глубже и серьезнее, драма семьи, драма поколений, судеб, сплетение личной боли фатальных нарывов длиною в жизнь.

И никуда не уйти от прошлого и настоящего, путь уже кажется непреодолимым, разрыв внутри, глубоко и надолго, меняться поздно, а все что уже нажито за всю жизнь будет взято с собой в мир иной.

Разве это не есть ад? Ад, который мы рискуем создать вокруг себя сами, ад разрушающий нас, детей и родителей, раковая опухоль от которой все страждем. Ад, в котором виновато только наше сердце, каменное и глухое к ближним.

Человек плачет и кричит, обними меня дочь, приди ко мне, мама, дочь, Боже, кто-нибудь, неужели это фатальное одиночество есть то, что я заслужил? Где Бог? Почему он допустил такое со мной, или не со мной, а с другими людьми, с детьми?

Мать кричит это, но не видит дочери вопящей «приди», приди обними, люби меня, хоть сейчас, хоть пару дней будь со мной, «mamma kom», мама, где ты.

Но мама уже в аду, в аду который она тоже унаследовала и из которого не в силах выйти. Она осознает, слышит, терпит и не может поверить, что все кончено. Дочь тверда и холоднокровна, она знает правду и знает, насколько эта правда безапелляционна.

Отойди от меня, я не знаю тебя. Я не знаю тебя так же, как ты не знала меня. Я не люблю тебя так же, как ты не любила меня.

Страшный фильм.

Фильм, к которому хочется дорисовать надежду, но только в своих фантазиях. Увы, реальность им прямо противоположна.

И вновь удивляешься психотерапевтическим свойством кинематографии шведского киногения Игмара Бергмана, когда исследуешь очередную его работу.

Неведанно каким образом этот постановщик всегда умудрялся очень точно, поразительно тонко и пугающе реалистично продемонстрировать глубину человеческих взаимоотношений, раздираемых эгоистичной неудовлетворенностью, бесконечным желанием любви и ощущением собственной слабости перед надвигающимся будущем.

Муж и жена в «Сценах из супружеской жизни», три сестры в «Шёпотах и криках», мать и дочь в «Осенней сонате» имеют схожий океан внутренних страстей, штормующий сложно выстроенными отношениями между друг другом.

В рассматриваемой картине эгоистичная мать в исполнении легенды мирового кино Ингрид Бергман вынуждена наконец-то узнать всю правду о себе из уст горячо любящей и одновременно ненавидящей её дочери, которую сыграла бесподобная Лив Ульман.

Две женщины сталкиваются лбами своих далеко непростых жизней, причины неудовлетворенности которых настолько взаимосвязаны и взаимно притязательны, что разрешение конфликта длиною в целую вечность похоже просто невозможно.

Глаза героини Лив Ульман, смотрящие на мать, полны любви и ненависти и фантастическим образом пугают в сцене игры на пианино, отражая всю бурю чувств дочери по отношению к матери.

Как итог, «Осенняя соната» уникально глубоко раскрывает историю двух родных женщин, чувства которых удивительно схожи, однако протекают по совершенно разным внутренним каналам, пересекаясь лишь только во внешнем водопаде эмоций, который способен разрушить все остатки светлой истинной Любви.

В первые минуты фильма, кажется, что он максимально прост и банален, а учитывая качество видео и аудио сопровождения, не всем хватит терпения досмотреть до главных и интересных событий.

Сюжетом выступает уже давно избитая тема,-«конфликт поколений» где главными героинями являются мать Шарлотта Андергаст и дочь Эва. Рассмотрим их поподробнее. В роли матери выступает высокая, красивая пожилая женщина в стильной одежде, гениальная пианистка и очень талантливая женщина. Постоянно курит, говорит очень громко и быстро, почти скороговоркой (большей частью «универсальными» фразами), много шутит.

Возможно многие и согласятся с тем, что Ингрид Бергман исполняет главную роль в этом фильме, но я считаю, что несмотря на «Оскар» и «Золотой глобус», актриса не смогла полностью реализовать возможности своей роли. Конечно не смотря на сложность, Ингрид сделала все, что требовалось, НО не все, что хотелось.

Перейдем к более слабой стороне, дочь несмотря на свои таланты просто тонет в тени матери, из-за этого неразделенное обожание к матери, переростает со временем в ненависть, Лив Ульман неплохо справилась с полностью разбитой девушкой потерявшей ребенка, сама брошенная матерью, и оставленная наедине с пустотой в груди.

Бергман снял удивительный по напряженности фильм, отведя основное время в кадре всего двум актерам, а действие поставив в трех комнатах загородного дома.

Несмотря на тривиальность сюжета с предсказуемой концовкой, фильм получился очень атмосферным, и вызвал некую рефлексию.

Особенно мне понравилась работа оператора из-за которой создается ощущение присутствия и погружения в трагизм сюжета.

Отдельное спасибо за музыкальное сопровождение:

Фредерик Шопен: «Прелюдия N 2a, a-moll». Исполнитель K?bi Laretei

Иоганн Себастьян Бах: «Сюита N 4, Es-dur». Исполнитель Claude Genetay

Георг Фридрих Гендель: «Соната F-dur, Opus 1». Исполнители Frans Br?ggen, Gustav Leonhardt и Anner Bylsma

Подводя итоги, можно сказать, что фильм оправдывает свою оценку на КиноПоиске, но смотреть его готовы далеко не все. Несомненно плюсов у него больше и заданная атмосфера не теряет оборотов, но банальность сюжета, узкое пространство, отсутствие второстепенных персонажей которые участвовали бы в развитии сюжета дает о себе знать.

7 из 10

В энный раз пересматривая, по моему мнению, самую сильную кинодраму, я решил поделиться. Сказать, что этот фильм не оставляет от меня живого места, — ничего не сказать. Да и не хочется ничего говорить. Он меня опустошает. Сказать просто нечего. Да и спойлеры — это святотатство. А для меня, атеиста натурфилософского мировоззрения, этот фильм — святое, божественное откровение. Впрочем, фильм, если можно так сказать, камерный, событий, которые можно спойлерить, в нём нет. Но для меня это целая вселенная. Боже, как, как в пределах трёх комнат могла развернуться такая эпическая софокловская трагедия?..

Ещё несколько слов. Буду предельно краток. Более натуральной актёрской игры, большей чистоты стиля, более философской атмосферы и большего психологизма я не видел нигде, даже у самого Бергмана. Пусть вас не обманут спокойное название, спокойные вступительные титры под спокойную музыку Генделя, вполне себе спокойные первые полчаса… Но к концу от меня не остаётся живого места. Экшен, трэш и хоррор отдыхают. Душа просто на исходе. Столько чувств, столько боли, столько сострадания… Столько же и горьких слёз… Странно, что я испытываю всё это, потому что к моим жизненным обстоятельствам этот фильм имеет самоё далёкое отношение. Мать-дочь. Дочь-мать. Ещё одна дочь. Почему я так переживаю? По-моему, потому, что этот фильм, независимо от пола, возраста и мировоззрения, обращается к универсальной глубинной проблеме. В этом и заключается гений киноискусства. Что ещё сказать? Может, я гиперчувствителен? Может, это всё же и моя боль? Может. Трагедия матери и дочери, боль дочери, её глубокое, не видящее исхода страдание… отчаяние… боль души на грани срыва… срыв… падение… и пустота… пустота… и вечная надежда. Пустота и свет. Свет. Надежда. Беспредельный белый свет.

∞

В очередной раз Бергман возвращается к той теме, которая, пожалуй, является лейтмотивной в его работах как раннего, так и позднего периода — недолюбленности, постоянному ощущению внутренней ненужности и никчёмности, и, что отличает «Осеннюю сонату» от других его лент того же периода, перекладыванию ответственности не за свои действия, а за себя самого.

Стоит отметить: Бергман никогда не работал над лентами о сильных духом людях. Его герои — слабы, беспомощны, мягкотелы и во многом трусливы даже, особенно в том, что касается своих собственных ошибок. Его герои — обычные люди, почему-то считающие, что их личная, конкретная жизнь в чём-то важнее, нужнее и значимее всех остальных. Его герои — люди, не считающиеся ни с чьими желаниями и устремлениями, кроме своих. Его герои — не слышащие, не видящие никого, кроме самих себя, разломанные субстанции, на людей, настоящих, обладающих искренностью, зрелостью суждений и полным осознанием собственной личности, похожие лишь отдалённо. Его герои — то самое большинство, которое порой, втихомолку, посреди ночи, в одиночестве, или в компании друзей вдруг признаётся, что толком ничего о себе не знает, более того, вообще и не понимает даже — а возможно ли что-то о себе узнать.

В противовес им всегда ставятся те, кого очень сложно не назвать ещё более слабыми — дети, замученные либо равнодушием, либо гиперопекой, задавленные практически в зародыше, боящиеся как высказывать своё собственное мнение, так и сделать хоть что-то, что может вызвать негативную оценку, а потому ведомые, безвольные и покорные; спутники жизни, реагирующие одним лишь равнодушием на равнодушие и от того всё более замыкающиеся в себе, друзья, оказывающиеся друзьями только лишь на момент какого бы то ни было сходства интересов или наличия какой бы то ни было, но чаще всё же материальной полезности, а затем исчезающие, будто и не было их. В конечном итоге Бергман показывает вполне честный, наверное, но очень уж закостенелый, бесхитростный, на уровне животных инстинктов лишь основанный, мирочек, в котором с радостью, пожалуй, жили бы какие-нибудь хищники, изначально нацеленные на выживание любой ценой, но отнюдь не тот мир, в котором, в принципе, должны бы жить люди, руководствующиеся инстинктами в куда более меньшей степени и ориентирующиеся на собственные убеждения и моральные стандарты.

По меньшей мере, сам Бергман именно такую цель и преследовал в данной серии работ — максимально полно показать ограниченность жизни, основанной на одной лишь материальной пресыщенности и себялюбии, граничащем с эгоцентризмом. И этой цели, пожалуй, он более чем достиг.

«Осенняя соната» выстроена рекурсивно: две женщины, абсолютно не готовая к материнству и желающая того больше всего на свете, сталкиваются друг с другом спустя несколько лет разлуки. Ребёнок одной из них, именно той, что полностью готова быть матерью, мёртв, ребёнок второй — стоит прямо перед ней. И все эти неполные два часа, на фоне оглушительной тишины, лишь изредко перемежаемой Шопеном да Бетховеном, Бергман пытается прояснить, возможно, и для себя самого тоже — как же именно выходит так, что люди, неспособные принимать даже самих себя такими, какие они есть, плодят себе подобных, а затем винят их — нет, отнюдь не в отсутствии заботы, внимания и понимания, как кажется на первый взгляд, а только лишь в том, что эти самые люди оказываются не настолько бесчувственными и ограниченными, замкнутыми на самих себе, как они. И почему тогда именно те, в которых самоотдачи и желания безвозмездно дарить своё тепло и заботу других в конечном счёте очень уж часто оказываются повинными в том, что просто умеют что-то чувствовать, не по отношению к себе, а к кому-то рядом.

Банальные вопросы, не спорю. Равно как и дети, остающиеся на попечении воспитателей и нянь при наличии родителей — тоже тема банальная, в общем-то. Да и дети со сложными и неизлечимыми заболеваниями, оказывающиеся никому, в том числе и родителям, не нужными — да тоже, наверное, никого тем не удивишь.

Однако же Бергман идёт чуточку дальше в своём рассуждении — ровно лишь до того, что эти самые бесчувственные взрослые отчего-то начинают не просто просить, а настоятельно требовать любви от тех, кого сами же, методично, планомерно и практически системно лишали самой возможности испытывать это чувство.

Звучит абсолютно жутко, и, пожалуй, немного неправдоподобно, дескать, наверное, немного таких историй в реальности, да вот только на деле, на деле таких с девяносто на каждую сотню детей наберётся, если не больше, равно как и представителей старшего поколения, необязательно родителей, но влияющих на воспитание детей, обладающих этим неустанным желанием скрывать собственную слабохарактерность под личиной постоянного устремления переделать всё и всех под свои представления о том, как именно люди должны себя вести в отношении них самих.

Да, у Бергмана всё сводится к тому, что люди живут по принципам максимальной выгоды, материальной и эмоциональной полезности и нездорового эгоизма. Эдакое банальное общество, основанное на товарно-денежных отношениях, в которых сами люди — и есть товар. А самое страшное во всём этом то, что для самого Ингмара это было чем-то вроде антиутопии или кошмара, придуманного и пугающего, а на деле-то очень многие в нём живут и даже не замечают, что что-то не так.

А если и замечают, то, ровно как и в финале «Осенней сонаты», сводят всё к тому, что положено прощать — и прощают всё, без разбора, потому как проще простить, нежели найти объяснение тому, почему прощение невозможно. И тем самым загоняют себя в рамки ещё большей слабости и безволия.

К моему огромному стыду, это первая картина Ингмара Бергмана, с которой я ознакомился. Да, судьба всё последнее время распоряжалась так, что я никак не мог прикоснуться к творчеству этого знаменитого режиссера, картины которого знает весь мир.

Первой лентой, вышедшей из под его пера, которую я посмотрел, стала «Осенняя соната». Картина, после просмотра которой, кажется, словно эти почти два часа ты наблюдал за сценой театра, на которой разворачивалась драматическая пьеса, а не смотрел кино. Актеры, которые в этом фильме, безусловно, являются изюминкой действа, разворачивающегося на экране, сыграли настолько пронзительно, тонко и правдиво, что диву даёшься. По сути замкнутое пространство, в котором герои сталкиваются своими характерами, совсем не динамичный сюжет, который медленно затягивает зрителя в отношения между героями, — всё это, наверное, способствует тому, что тебе кажется, словно ты смотришь спектакль.

Я смотрел много картин, в которых, так или иначе, поднимались извечные проблемы отцов и детей. Но, кажется, это первый фильм из тех, что я видел, в котором эти проблемы раскрываются через отношение матери и дочери, а не отца и сына. И для меня это было очень занимательным действом.

Говорят, что связь между матерью и дочерью разорвать невозможно. И, поэтому, даже через многие годы разлуки, общения через редкие письма в пару строк, ребёнок и мать неразлучны. И всё то воздействие (положительное или негативное), которое оказывала мать на своё дитя, ужасно сильно отражается на жизни уже взрослого человека.

В этом фильме прекрасно раскрывается вся нелепость попыток скрыть за маской наигранной вежливости, комплиментов, то сырое и чёрствое настоящее. Можно сколько угодно притворяться, показывать, что проявляешь заботу, целовать и обнимать. Но все эти наигранные, показные чувства, увы, не имеют ничего общего с настоящей любовью.

Осень -

сочинение шёпотом

на тему:

«У ветра пальцы

Бетховена».

Карен Джангиров

«Осенняя соната» Ингмара Бергмана — это творческий демарш агрессора-эстета, цепко сдавливающего ваше горло под аккомпанемент Шопена. Вырваться не пытайтесь: пальцы 60-летнего Бергмана сильны, а его намерения даже неумолимее, чем прежде. Иной раз вам дадут-таки глотнуть порцию терпкого осеннего воздуха, после чего зажмут в тиски крепко-накрепко. К финальным титрам вы умрёте, а спустя какое-то время снова начнёте дышать. Кольцевая композиция словно вернёт всё на круги своя, но это новые круги, следующий оборот спирали, и вы придёте к ним с пониманием, что «ещё не поздно», «ещё совсем не поздно» что-либо изменить…

Лейтмотивом картины выступила шопеновская «Прелюдия» N2 ля-минор — гнетущая, свинцовая, интонационно похожая на небольшой «Реквием».

Суровый речитатив звучит на фоне двухголосного сопровождения.

Точно так же из фатального оцепенения, из многолетнего отчуждения вырываются два человека, и начинают говорить, говорить, говорить. Сначала — громадными пластами монологов. Потом — впервые за много лет — неуверенно складывая кирпичики-признания в диалог. Каменные прямоугольники слов тяжелы непомерно, они накапливаются, гора растёт, и вот уже обе женщины почти погребли друг друга под исполинскими «словотворными» курганами. Кто они? Шарлотта и Эва.

- Мать и дочь. Какое страшное сплетение любви и ненависти! Зла и добра. Хаоса и созидания. И всё, что происходит, запрограммировано природой. Пороки матери наследует дочь. Мать потерпела крах, а расплачиваться будет дочь. Несчастье матери должно стать несчастьем дочери. Это как пуповина, которую не разрезали, не разорвали. Мама! Неужели правда? Неужели моё горе — это твой триумф? Мама! Моя беда — она тебя радует?

После семилетней разлуки мать приезжает в гости к дочери. Три ключевые сцены ознаменуют её визит: шокирующая встреча с живым укором совести Хеленой; беседа за роялем с Эвой и ночь беспощадных откровений в продолжение этой беседы.

Эва привыкла к пустым витиеватым фразам. За ними всегда пряталась её мать, известная концертирующая пианистка Шарлотта Андергаст. Вехами в биографии Шарлотты были, есть и останутся не события в семье, а карьерные достижения. Когда родился её внук, она записывала на пластинку сонаты и фортепианные концерты Моцарта. Когда заболела одна из дочерей, играла Бартока в Женеве. Ей проще откупиться от своих родных наручными часами или машиной и жить с ними на разных широте, долготе, параллелях, меридианах, вообще на другой планете:

- Я чувствую себя лишней. Я тоскую о доме. А вернувшись домой, я понимаю, что тосковала о чём-то другом…

Музыка — это её речь, её способ самовыражения.

Под мерное покачивание аккордов траурный марш превращается в колыбельную, потом — в погребальный звон, и вот уже раздаются фанфары, а вслед за ними — речевая декламация…

Устами внезапно прорвавшей плотину сдержанности Эвы кричат сотни и тысячи одиноких недолюбленных детей. Как тут не вспомнить Роджера, сына актрисы Джулии Ламберт из моэмовского «Театра», который сомневался в её существовании, так как устал жить в атмосфере притворства? И просятся сравнения «Осенней сонаты» с «Кукольным домом» Ибсена в долготе и силе вырвавшихся наружу признаний, с «Вишнёвым садом» Чехова — в скольжении старшей героини по накатанной лыжне, в уходе от неприятных реалий…

Мучительный поток рефлексий не оставляет места равнодушию. Слова, которые иногда «жалят гораздо больнее пчёл», застревают внутри гвоздями, хлещут наотмашь, а чужая боль откликается и многократно повторяется эхом, потому что пробуждает вашу личную, глубоко спрятанную и почти забытую боль, потому что тема отцов и детей универсальна. Только в фильме Бергмана с музыкальным же названием «Сарабанда» разобщение не двух, а трёх поколений кровных родственников будет препарировано им с подобной фанатичной сосредоточенностью. Только в «Часе волка» Йохан Борг, мысленно открывая дверь детской, выпустит оттуда такое же огромное привидение.

Откуда берутся нелюбимые дети и нелюбящие родители? Цепная ли это реакция или результат эгоистичного решения тех, кого не выбирают? Через все годы человек пронесёт в себе отпечаток детства. Хорошо, если оно было счастливым. А если нет? Стоит ли удовлетворение профессиональных амбиций вынужденного сиротства маленьких человечков? Как никто другой, Ингмар Бергман знал ответ на этот вопрос. У него самого было пять жён и девять детей, не потому ли он раз за разом возвращался к теме семейных и личных трагедий, к правам и обязанностям художника с твёрдым устремлением разобраться, осмыслить, исповедоваться? «Осенней сонатой» тот, кто «обладал способностью запрягать демонов в танк», заставил взглянуть им в лицо своих героев, актёров, себя самого и зрителей. Это черта, за которую мало кто заступал настолько далеко…

Мрачно и резко разносится набатом ворчание басов, сменяясь угрюмыми стонами, как будто сама бесприютная осень жалуется на несносность своего нрава.

Здесь традиционно для Бергмана прозвучат и размышления о Боге, о поисках его людьми и в людях, а людей — в нём:

- Для меня человек — удивительное существо, воплощение непостижимой идеи. В нём есть всё: от самого возвышенного до низменного. Человек подобен Богу. А в Боге заключено всё…

Зато в первый и последний раз встретятся за совместной работой Бергман-режиссёр и Бергман-актриса. 63-летняя Ингрид, уже неизлечимо больная раком, сыграет Шарлотту — роскошную диву, у которой и траур небанального алого цвета. Кажется, что старость не властна над её породистыми чертами, пока не обрушится на их обладательницу неподдельный испуг от «очной ставки» со второй дочерью Хеленой и обвинений первой. Какими станут её глаза! А как изменчив взгляд Лив Ульман под влиянием гаммы чувств, которую испытывает её героиня Эва, неотступно наблюдая за матерью, играющей Шопена!

Тщательно продуманный внешний и внутренний контраст матери и дочери гениален. Любимая бергмановская актриса преображается здесь в Эву — жену священника, невзрачную, с неуклюжей походкой. За гаррипоттеровскими очками, нелепыми косичками и мешковатой одеждой Лив Ульман правдоподобно тушуется, уступая первенство своей экранной матери, а в реальности — Ингрид Бергман, на отшлифовке роли которой было целиком сконцентрировано режиссёрское внимание.

Как зловещая Амат, пожирает крупными планами человеческие эмоции, а не души, камера Свена Нюквиста. Она не упускает ни единого движения зрачков, ни мельчайшей мимической морщинки около глаз и губ от лживой усмешки или настоящей агонии. Мелькают в кадре кисти Каби Ларетеи, знаменитой пианистки, одной пятой квинтета бергмановских жён, трансформируя прикосновения к клавишам в печаль и смятение. Вы продвигаетесь в вязкой, по-осеннему слякотной почве сюжета шаг за шагом, собираете слёзы-дождинки, а «у капель — тяжесть запонок»…

- Мне нужно научиться жить на земле, и я одолеваю эту науку. Но мне так трудно! Какая я?

В троекратно проводимой мелодии угадываются мотив вопроса и явная патетика. Короткий форшлаг лучом света врывается в пасмурную музыкальную пелену, «очеловечив» её на мгновение, но преодолеет ли он густую и непроглядную толщу мрака?..

«Это осень стучится опять…

Вновь тебе она сердце встревожит.

Солнце греть нас, как прежде, не может

И ложится не вовремя спать…

Это осень стучится опять…

Как поблекнул, как замер весь мир!…

Не натянуты струны у лиры,

Засушили природу вампиры

И надежды окончился пир.

Как поблекнул, как замер весь мир!…»

Деревья роняют свой багряный убор, птицы спасаются от наступающих холодов, а звери готовятся к испытанию (для многих смертельному) зимним голодомором. У людей другие трудности — их угнетает тоска, апатия и депрессия, набегают мысли о смерти, старости, одиночестве и постепенном, медленном, но неизбежном увядании.

В это грустную осеннюю пору к своей дочери Эве (Лив Ульман) приезжает всемирно известная пианистка Шарлотта Андергаст (Ингрид Бергман). Присмотримся к ней поближе — ведь Шарлотта из тех женщин, чья экспрессивная натура проступает прежде всего во внешности. Высокая, красивая пожилая женщина в стильной одежде. Постоянно курит, говорит очень громко и быстро, почти скороговоркой (большей частью «универсальными» фразами), много шутит. На дочь она взирает с некоторым снисхождением и отстраненностью, сохраняя при этом как можно более искреннее выражение любезности, заботы и материнской ласки.

Теперь обратимся к дочери — Эве. Во всем это полная противоположность матери. Ее внешний вид словно служит оборонительной крепостью, за которой она скрывается. Немного сутулая, волосы аккуратно и строго убраны, мешковатая одежда, робкие движения. Единственное что выдает ее натуру, так это глаза, особо выделенные огромными круглыми очками. Что можно прочитать в ее взгляде? Она раболепствует перед матерью, смотрит на нее с восхищением и каким-то преклонением, будто на кумира или икону. Хотя есть в этом взгляде и что-то необъяснимо тревожное…

Вечером Эва предлагает матери сыграть на рояле. Та, после долгих уговоров соглашается. Шарлотта играет потрясающе, словно открывает далекие и недоступные человеческому взору области своей индивидуальности, вкладывая всю глубину своих чувств в эту завораживающую мелодию. Взор дочери застывает на глазах матери, она пристально вглядывается в эти бездонные пропасти, силясь отыскать сокровища и богатства души, от которых ей не доставалось ни гроша. Эва вспоминает бесчисленные одинокие, бессонные, пустые ночи, когда мать была где-то далеко, одаривая своей любовью, своей чувственностью битком набитые залы, в то время как ее собственная дочь рыдала в углу, считая саму себя виноватой в этой разлуке, себя — глупую, некрасивую, невоспитанную. Ей бы хватило и одной капли, одного атома любви матери. Тогда бы она знала, что эта любовь по крайней мере существует. Но Шарлотта всегда была где-то далеко, космически далеко… Даже, когда репетировала в соседней комнате или как сейчас, сидела так близко, что можно было услышать ее ровное дыхание. Чтобы изменять своему мужу и предавать дочь, ей не было нужды куда-то уезжать. Она делал это прямо за роялем…со своими многочисленными любовниками — Шуманом, Брамсом, Бетховеном…

Но мы назвали еще не всех членов семейства Андергаст, ведь у Шарлотты есть и младшая дочь — Хелена. Она неизлечимо больна параличом, прикована к постели и полностью лишена самостоятельности. Ее речь понимает только Эва. Ей шестнадцать лет. Также, как и сестра, в духовном смысле, Хелена абсолютно удалена от матери. Даже несмотря на тяжелую болезнь, отчаянно нуждаясь в любви и сострадании родительницы, та годами к ней не приближалась. Хелена несет на своих хрупких девичьих плечах не только тяжесть эгоизма и страха перед любовью своей матери, не только ненависть и злобу оставленной в одиночестве и нелюбимой дочери, но и беспрерывные физические страдания, в чем-то подобные искупительной жертве за первородный грех, переходящий из века в век от отца к сына, от матери к дочери. Только Хелена, испив последнюю чашу страдания, способна прервать этот порочный замкнутый круг ВСЕПРОЩЕНИЕМ. Происходит ли это в нашей истории? Нам этого знать не дано.

Зато мы может видеть, как в попытках сблизиться и, наконец, объясниться друг с другом Шарлотта с Эвой лишь расширяют пропасть, существующую между ними. Эва (Куда делись ее очки, сутулость?!) откровенно признается, и сама окончательно уверяется, в своей безоговорочной ненависти к матери, которая становится подобна жертве внезапно обрушившегося на нее урагана (даже незыблемая внешняя красота обратилась в руины, обнажив лик старой, усталой, одинокой и слабой женщины). В непроглядной тьме, Эва и Шарлотта скидывают свои маски. Одна — любящей, заботливой матери, другая — послушной, скромной, благоговеющей дочери. Открывается ужасающая истина. На следующее утро Шарлотта поспешно собирает вещи и уезжает, чтобы вернуться к своим иллюзиям. Эва, тем временем, посещает могилу, где покоится ее четырехлетний сын. Впрочем, в этом нет необходимости, ведь та же могила существует в ее душе — там почиют три сестры: вера, надежда и любовь…С севера дует ледяной ветер. Пролетая мимо уединенного дома Эвы, он подхватывает душераздирающий крик отчаяния. Страшные звуки несутся по воздуху, перерастают в гулкое эхо и, наконец, рассеиваются в беззвучной и мертвой тишине опадающего осеннего леса.

»…Это осень стучится опять…

Астра молит её о пощаде,

Но нет жалости в мёртвенном взгляде.

Астра может лишь тихо роптать…

Это осень стучится опять.» Ницше.

Честно говоря, я не совсем понимаю, почему некоторые считают «Осеннюю сонату» лучшим фильмом Бергмана. По сути дела, эта картина ни что иное как сфокусированная компиляция основных тем его творчества. Некоторые сцены являются прямыми цитатами из ранних фильмов: вступительная — «Час волка», ночной диалог (и целая серия мизансцен) — «Персона», заключительная — «Молчание», а Хелена вообще в точности повторяет Агнес из «Шепотов и криков». В общем, рассматривая «Сонату» в контексте творчества Бергмана вряд ли можно ссылаться на ее оригинальность как в плане формы, так и содержания. Тем не менее, конечно, стоит отметить несколько интересных моментов. Во-первых, структурно фильм четко соответствует трехчастной сонатной форме (свет, колористика и даже речь персонажей меняют темп и окраску). Во-вторых, отметим, что в техническом отношении сама картинка просто безупречна. Бергман, напару со своим бессменным оператором Свеном Нюквистом и супер-камерой Arriflex творит чудеса. По качеству (художественному и чисто техническому) визуального ряда «Соната» неповторима. В-третьих, интересно наблюдать в фильме актрису Ингрид Бергман с ее совершенно нехарактерной для картин своего однофамилица манерой актерской игры «по-американски», т. е. экспрессивной, блестящей и несколько вычурной. Любимица же режиссера, Лив Ульман, напротив работает в чисто европейском, интровертном, каком-то чуть ли не арт-хаусном стиле. На этом исключительно техническом контрасте двух культур, удачно вырисовывается основной дискурс тотального отчуждения личности. В целом, можно сказать, что «Осенняя соната» является последней точкой в развитии этой темы. Это очень «бергмановский» фильм, в системе координат мирового кинематографа, являющийся безусловным шедевром, но если же мерить, собственно, «по-бергмановски» же, то назвать его таковым уже нельзя.

Начальные титры, умиротворяющая музыка, слова: «В фильме использована музыка Шопена, Баха, Генделя», — и приоткрытый занавес в мир одного семейства. Одно только это обещает тихую, пронизанную легонькой осенней грустью, картину, но не тут-то было, не все сдерживают свои обещания.

«Осенняя соната» подходит под категорию небольшой такой вереницы фильмов, обозначенной как «душит» (а иначе и выразиться невозможно). Он придавливает своей тяжестью практически от первых до последних минут, осадок соответственный.

Особенно поражает количество персонажей и их внутрисемейные отношения. Каждый из них, на вступая в диалог с другим, будто бы разговаривает сам с собой, а ты все выжидаешь, напряженно ждешь хоть какого-то лучика света, хотя бы к последним минутам.

Мать и дочь. «Какое странное сплетение». Как жить, когда твоя мать — божество? Божеством можно бесконечно восторгаться, подносить ему дары, даже ненавидеть, когда оно не оправдало твои ожидания, но как возможно любить божество, любить идеал. Спустится ли божество на землю?

Муж и жена. «Я возле тебя, а ты обо мне тоскуешь». Слишком добрый муж и слишком безразличная жена, таскающие за плечами свою трагедию. Несостоявшаяся семья, несчастливый брак, и ведь вопреки всему ждешь благоприятного смыслового завершения этой линии, как бы грустно она ни начиналась.

Сколько несчастий смогла бы предотвратить простая искренность, а?

У Ингмара было пять жён и шестеро детей, и, скорее всего, именно это и толкало его из раза в раз на проживание, перепроживание, переосмысление, перетирание и прокручивание и работы в работу одной и той же темы — матерей и детей, семей и личных трагедий, абортов и слишком уж ранних смертей.

Но «Осенняя соната» даже для него, при всём его желании из картины в картину вскрывать всё более и более задавленные, скрытые от посторонних пласты человеческих душ, работа максимально, предельно личная — и уровень честности в ней зашкаливает.

Да, это рассказ о матери и двух её дочерях. Но, если посмотреть в корень — это история трёх детей, трёх маленьких девочек, одной из которых не посчастливилось стать матерью для двух остальных.

Потому и относится героиня Ингрид Бергман к своим детям как к игрушкам, для неё это глобальные «дочки-матери», сломалась кукла — можно и выбросить, отдать обратно в магазин или убрать в дальний угол кладовой, как она и поступила со своей рано и неизлечимо заболевшей младшей дочерью, Хеленой.

Потому и от старшей дочери она то скрывалась, ставя свои личные, профессиональные и любовные, интересы выше этой игры — ведь игру всегда можно отложить на потом, сначала дела, сначала нужно стать взрослой, сначала нужно научиться жить, жить эту жизнь, развить в себе этот талант жить, а не проживать — а затем уже можно и игре вернуться. Никуда не денется.

А талант не то чтобы не развивается, он даже и не находится. На свете существует множество людей абсолютно безверных, не глядящих никуда, кроме как во внешнее — им интересны лишь престиж, статус, признание, почёт, уважение, деньги, интриги и поклонники.

Их не интересует любовь.

Им не важна дружба.

Они не оперируют понятиями «честь», «собственная позиция», «убеждения», «воля», «преданность», «вера».

Все эти догматы морали, единой морали всего зрелого человечества — для них тоже всего лишь элементы игры, которые можно перетасовывать по своему усмотрению для достижения своих целей, для того чтобы перед тобой преклонялись, тобой восхищались, чтобы не оставаться одному, не ощущать этого жуткого, коматозного состояния одиночества — не того, что окрыляет и учит не просто думать в рамках шаблона, но мыслить за пределами его, а того, что загоняет в угол и убивает всякую надежду на дальнейшее счастье, вгоняя в уныние.

И человеку может быть и шестьдесят, и семьдесят, и сто лет — однако же процесс взросления так и не завершился.

Это всё ещё — большой ребёнок, и ему нужны лишь забота, опека и ласка.

Откуда такие берутся и почему их так много?

Холодные, безэмоциональные, бесчувственные родители воспитывают таких детей, штампуя их под копирку миллионами в год. Заскорузлое мышление, узкие рамки дозволенности, тщетные попытки обрести эту самую, очистительную, безусловную любовь. И эти дети, требовательно добивающиеся положенной им любви, вырастают телесно — и рожают своих детей. Этим детям и приходится расплачиваться своей кровью и душой, пытаясь пробудить любовь в тех, кто сам требует того же, ровно того же. И это на проблема матери и дочери. Это проблема двух конкурентов, которым по какой-то причине достались разные роли, хотя должна бы — одна.

Эва, старшая дочь, перерастает всю эту боль, вызванную отчуждённостью, требовательностью и переменами настроений матери, перерастает весь ужас взросления, основанного на давлении, ежедневном подламывании воли, попытками понравиться, тщетно понравиться матери, что по сути своей было невозможно — как сама Шарлотта и признаёт.

«Я не хотела быть тебе матерью. Я хотела, чтобы ты меня пожалела».

Эва так и не примиряется с собой. Она учится жить в тени нереализованных амбиций матери. Она понимает, что не умеет любить — раз уж не сумела полюбить собственную мать — и выходит замуж за того, кто любит её. И рождает своё дитя.

Дитя умирает спустя неполных четыре года. Четыре года безотносительного тихого счастья женщины, вдруг понявшей, что вся её любовь вдруг пробилась сквозь эту толщу, громадную толщу льда, вся эта накопившаяся за долгие годы лавина тепла, нежности и уюта выплеснулась — и захлестнула собой юное неокрепшее существо.

Малыш утонул — и в прямом, и в переносном смысле.

Отец малыша так и не смирился с его гибелью, однако же Эва, мать до мозга костей, всем своим естеством удерживала образ своего дитя внутри как своего разума, так и сердца. И именно эта вера удерживала её на плаву, вера — и невозможность даже помыслить предательство собственного ребёнка, столь остро ранившее её саму. Пусть даже ребёнок и ушёл в другую плоскость — матери проще расширить границы и перестать испытывать страх, нежели потерять, потерять насовсем.

Эва задаёт последний, самый жуткий и жестокий вопрос — «Мама… Неужели это правда?!.. Неужели моё горе — твой триумф??! Мама… Моя беда — она тебя радует?»

Выясняется, что Шарлотта убедила юную тогда ещё Эву сделать аборт, апеллируя к неготовности девочки стать матерью. Эва согласилась, не осознавая того, что мать всего лишь пытается переложить на неё и свою боль — и свои грехи. Впоследствии, разумеется, осознала — но от того боли меньше не стало, и рана так и не утихла.

И Эва тщетно пытается объяснить то, что творится в её душе матери. Тщетно пытается взывать к пониманию. Тщетно рассказывает о всём том, что кипело и бурлило внутри неё все эти годы. Тщетно обвиняет. Тщетно пытается достучаться, все ещё видя в матери взрослого человека. Тщетно использует последний, решающий в её глазах аргумент — из-за желания престарелой кокетки потешить своё самолюбие и пополнить коллекцию очередным поклонником болезнь её младшей дочери, Хелены, в этого поклонника влюбившейся, начала прогрессировать. Всё тщетно.

Хелена в то время лежит на полу в своей комнате и кричит криком «Мама, приди ко мне!» И это тоже тщетно. Всё тщетно в попытках пробудить в ребёнке материнский инстинкт.

Шарлотта сбегает с очередным поклонником на очередной концерт. В очередной раз выпрашивает комплименты и одобрение, параллельно с тем ведя неслышный диалог — «я рвусь домой, но каждый раз, приезжая туда, понимаю, что ищу что-то иное». И ищет она не тот дом, в котором её дети, а тот, в котором она сможет готовить уроки и наконец научиться жить.

Ищет — и не находит.

Эва же, движимая чувством вины и абсолютно материнским желанием позаботиться о том, кто слабее, победившая в этой игре на зрелость, пишет матери письмо.

О том, что всё ещё не поздно.

О том, что рано или поздно она вернётся.

О том, что она никогда её не предаст — равно как и сына, своего сына.

Дитя и мать вдвоем обязаны орать — всегда двоим при родах больно!

(Леонид Филатов)

«Я не помню роды, ни первые не вторые… — Шарлотта Андергаст слепо глядит в темноту, холодные доски пола баюкают мучительную ломоту в ее спине, увядающее лицо под вуалью сигаретного дыма кажется еще старше, строже и вместе с тем беззащитнее. — Было больно, да. Но кроме боли — что?.. что?… нет, не помню…». Сорокалетняя Eва, плод первых забытых родов, внимает насильно исторгнутой материнской исповеди настороженно и недоверчиво: безжалостный взгляд, разительно контрастирующий с этими детскими не определившимися чертами, неутолимая жажда любви, неразделенная ненависть. Выдерживая избранную форму сонаты, Бергман пишет свою камерную пьесу для фортепиано, медленно, словно припоминая, обозначает сквозную мелодию детской обиды. Прелюдии Шопена доиграны, спасительная неловкость первой за семь лет встречи преодолена, иссякли дежурные темы: смерть любовника Шарлотта, иллюзорное бессмертие ребенка Евы, страдания полупарализованного плода забытых родов N 2, видящего кошмары в комнате наверху. Настигло время сближения. Но близость означает боль, стоит ударить по клавишам души, и они отзовутся жалобным воплем.

Визуальное решение картины выстроено вокруг подглядывания. Ева зовет в гости мать. Муж Евы — приглашает зрителя, с вежливой улыбкой встречает нас у двери в жизнь своей жены, приглашая подойти на цыпочках и разделить молчаливое печальное бдение над зреющей трагедией. Впрочем, зреющей ли? Непоправимое совершено годы назад, осталось облечь его в слова, выговорить. Пора плодоношения для обеих женщин уже в прошлом, все явственнее обозначающийся конфликт не сулит болезненных, но необходимых перемен. Можно лишь мучить друг друга, остервенело рыть раскисшую от осенних дождей почву былого, выкапывая осклизлые корни полузабытых событий, снова и снова ранить о камни руки, протянутые за хлебом. Для героинь, сросшихся, вопреки природе, словно сиамские близнецы, не существует ничего и никого, кроме друг друга. Игнорируя стороннее присутствие, они разоблачаются для поединка, забывают о гордости, отбрасывают страхи и приличия, прежде хранившие их от искренности. Эта полная кричащая обнаженность чувств почти невыносима. Снятые дальними планами игровые сцены, иллюстрирующие прошлое, отнюдь не выглядят попыткой «оживить» фильм. В таких мерах нет нужды: Ингрид Бергман и Лив Ульман достаточно талантливы, чтобы удержать нерв в череде крупных планов, преодолеть нарочитую литературность путаных монологов. О нет, флэшбеки — это просто бегство, возможность ненадолго ослабить растущее давление, улизнув от готовых пролиться слез.

Как и любое по-настоящему сильное произведение, «Соната» с течением времени изменяет свое звучание, открывает возможность для актуальных интерпретаций. Болезненная сложность Евы, грезящей о круговороте миров, но не способной вырваться из собственноручно возведенной «темницы Господа», роднит ее со стремительно входящим в моду инфантильно-садистическим психотипом века сего. Со стареющим подростком, который, так и не осмелившись взять ответственности за свою жизнь, истощает ее в конструировании виртуальных реальностей, ежечасно требуя любви и пугливо отворачиваясь от неотвязного подозрения, что его не любят просто потому, что не за что. То, что на момент съемок виделось несчастьем, ущербностью, сегодня, с исчезновением близко знакомой Бергману культуры покаяния, прочитывается чуть ли не вариантом нормы. В конце концов, разве многие из нас не готовы при первом же намеке на чувство вины отрекаться от себя, оправдывать себя, низводя к бессловесному (но — сложному! прекрасному! безвинно страдающему!) продукту действий других? Точно люди — не люди вовсе, а восковые куколки в тесной коробке, деформирующиеся от соприкосновения. И остается лишь бесконечно жевать все ту же жвачку, огрызаться на оставивший вмятину локоть, не замечая, как твои собственные входят в чью-то мягкую плоть, не родившись в полном смысле этого слова, пытаться метафорически родить другого, издыхать в бесплодных потугах, пока он столь же малоэффективно рождает тебя — очередное звено орущей от боли человеческой многоножки…

Общее ощущение от картины сродни смутной тоске. Рассказанная история производит гнетущее впечатление, лишь отчасти скрашенное двусмысленным финалом, способным открыть просвет тем, кому без него никак, и испугать до дрожи тех, кому надежда кажется глупым чувством. Но при этом нельзя не заметить, что сам бергмановский пессимизм окрашен тонами глубокого сострадания. Искалечившее героинь отсутствие любви — не всеобщая объективная данность, но лишь иллюзия, обманчивое следствие внутренней слепоты. И Шарлотта, и Ева летят по жизни, точно летучие мыши, ориентируясь лишь на неслышимые другим звуки. Старшая обретает себя в фортепианной капели, артистических триумфах, рождающих эмоциональную сопричастность с давно умершими композиторами. Младшая блуждает в лабиринтах понятий и выражений, искусно сплетая их, но не веря ни единому. А любовь тенью следует за ними, слишком простая, безыскусная, невыразимая, точно слово «мама» в сведенном судорогой горле.

В фильме И. Бергмана «Осенняя соната» показаны сложные межличностные отношения между матерью и дочерью, спрятанные за красивыми масками кокетства, вежливости и веселья. Сюжет фильма незамысловат. Дочь пишет письмо матери с заманчивым предложением приехать погостить после долгих лет разлуки. Ее муж Виктор наблюдает за ней. Еве кажется, что таким образом она отвлечет мать от горьких дум о ее умершем возлюбленном. Но никаких душевных терзаний нет. Напротив, мать весела и воздушна, пока не узнает, что ее вторая дочь тоже живет в этом доме. Образ матери весьма сложен. Эта женщина, не знавшая любви в детстве, оттого и холодная. Да, у нее было много мужей и любовников, но это не означает, что она умеет по-настоящему любить. Ее жизнь, это карьера, это музыка, вовсе не люди. Она не хочет видеть реальность, вытесняет любые мысли, которые противоречат ее укладу жизни и мировоззрению, просто она не хочет понимать многих вещей, пряча их за маской светской дивы, романтичной, кокетливой, вечно молодой. Жить, не видя других. Другие люди, это лишь приятное дополнение к существованию, он них всегда можно сбежать или поменять их. «Чувство реальности — это бесценный редкий талант. большая часть человечества им не обладает, на свое счастье». Эта героиня точно им не обладает, предпочитая жить в своем идеальном мире.

Ева-это закомплексованная девочка, которая сумела выстроить свою личность, чтобы прежние травмы ей почти не мешали. Она тоже предпочла запереть их в дальнем уголке сознания. У нее прекрасный любящий муж, но сама она любить не умеет, лишь безмерно уважает его и называет своим самым близким другом. Она росла серой мышью- без внимания, без любви. Из нее пытались сделать копию матери, не видя ее собственных интересов и потребностей. Проще говоря она была моделью, игрушкой в руках матери. Захотел поиграл, захотел отбросил. Так же можно реализовать все, что хотелось, но не получилось, по средству дочери. Это невероятно калечит психику. Это поистине заставляет ненавидеть того, кто с тобой так играет. Можно, конечно, всю жизнь оправдывать для себя такое обращение, но результат будет такой же. Неспособность любить ни себя, ни других, невроз, комплексы, безвольность… «Темнеет. Становится прохладно. Нужно идти домой, приготовить обед Виктору и Хелене. Покончить с собой.»

Двое второстепенных персонажа Виктор и Хелена. Виктор, как безмолвный наблюдатель за театром отношений. Хелена, как еще одна жертва ситуации. Оказавшись в такой же ситуации, как и Ева, она перевела негатив не в комплексы и скрытые обиды, а в болезнь.

Не чудовище порождает чудовище, а неумение любить порождает неумение любить, отсюда все проблемы. Можно притворяться, целовать друг друга, говорить нежные слова, заботиться, но это будет что угодно, только не настоящая любовь.

Проблема в фильме не находит разрешения. Ситуация повторяется. Маски надеты обратно. Ева пишет трогательное письмо матери. Виктор наблюдает за ней.

Не впервые Ингмар Бергман подымает в своих работах тему отношений матери и ребенка. Еще в 1966 году эта тема стала чуть ли не центральной, в его феноменальном фильме «Персона». Как мы помним, Элизабет Фоглер, главная героиня фильма, не испытывала ничего к своему ребенку, Йоргену. Никаких материнских чувств. И ей постоянно нужно было одевать маску, играя в обществе роль любящей матери, скрывающую при этом истинное «я». Мальчик, ее дитя, появляется в начале фильма, тянущийся к своей матери, изображенным на далеком экране. Ребенок, не получивший заботы, тепла, понимания от свое родной матери. Что же это? Сбой в системы? Или материнского инстинкта не существует? Вопрос каждый ставит сам себе. И уже в 1978 году Бергман пишет и снимает «Осеннюю Сонату», ставя тему материнства в центр повествования. Тут же мать, безразличная к своим детям. Мать, которая воспринимает свое чадо, как самостоятельное взрослое существо. Мать, которая требует утешения от своего ребенка. Мать, которая живет не чувствами, а своими желаниями. Виновных и осужденных нет. По крайней мере, я не берусь судить так точно. Мать выбрала свою мечту, как единственный смысл жизни. Все что нарушает ее жизненный баланс автоматически цензурится, отправляется на глубокие полочки. И чтобы достучаться и докричаться приходиться стучать и кричать. Чтобы добраться и задеть за живое, нужно колоть в самые больные точки. Мать, которая не научила ребенка любить, не может требовать такой же вечной нежной любви взамен.

Темы, которые в своих фильмах затрагивает Бергман, не просто проникают в душу, а залезают в самые сокровенные ее уголки.

«Осенняя соната», фильм, к которому я отношусь с трепетом. мне вообще кажется, чтобы его досмотреть нужно обладать немалой силой: диалоги, сцены — все бьет точно в цель, и под конец ты готов закричать вместе с Хеленой.

В фильме столько боли и она проникает в тебя смешивается с твоей и потом уже непонятно чья она Эвы, Шарлотты или твоя собственная.

К дочери Эвы в гости приезжает ее мама Шарлотта, они не виделись много лет и с тех пор многое изменилось. Извечная тема между родителями и детьми, пропасть, которая разделила Эву и Шарлотту, маму и дочку, она безгранична и сколько ненависти в ней, боли, любви, отчаянья. И в то же время, связь между ними не разрывная.

«Несчастье матери должно стать несчастьем дочери. Это как пуповина, которую не разрезали, не разорвали»

»-Эва… ты любишь меня?

- Ты же моя мать.

-Это тоже ответ.»

Психологическая линия фильма натянута как тетива. Я бы назвала это попыткой Эвы вырваться из тиранства матери, они не виделись много лет, но она всегда испытывала давление матери. Как она рассказывает о прошлом, об истории с абортом, о болезни Хеленой и, мне кажется, в ее монологе нет ненависти, больше боли. Она хочет, чтобы мама ее услышала и, наконец, поняла и полюбила. Но Шарлотта никогда не видела грани между своими потребностями и желаниями своей дочери. Она тоже слишком одинока и Эва понимает это, но и понимает, что не сможет ее простить и полюбить. Хотя Бергман в конце фильма дает нам слабую надежду.

«Чувство реальности — это бесценный редкий талант. Большая часть человечества им не обладает, на свое счастье.»

Ребенок, вне зависимости от того, сколько ему дней или лет от рождения, — это уже человек. Причем человек живой, чувствующий и осознающий, требующий уважения и понимания. Именно на этом Ингмар Бергман делает акцент в своем фильме.

Проблема детско-родительских отношений, по-моему, самая «больная» из всех обсуждаемых тем как в профессиональных психологических кругах, так и в обычных рядовых семьях.

Само собой, любым отношениям присущи свои права и ложь. Но тут речь идет не о каких-то скрытых тайнах или о самом обычном вранье. Здесь все намного глубже.

Итак, Бергман открывает нам все скрытые стороны отношений между матерью — Шарлоттой, и дочерью — Евой. И показывает их не завуалировано, а очень ясно — в виде некоего конфликтного диалога-исповеди.

На самом деле, мы видим наиярчайшее проявление амбивалентности чувств. Эмоции берут верх над разумом женщин, и перед нами вскрывается вся истина, вся правда их отношений.

Шарлотта холодна, невнимательна и не обращает совершенно никакого внимания на свою дочь. А Ева же наоборот слишком требовательно относится к своей знаменитой матери-пианистке. В ее сердце таится множество недосказанных слов и обид. Ева не хочет понимать Шарлотту, а лишь слепо винит ее в своей обездоленности и недолюбленности.

Очень сложно просмотреть первоначальный очаг возгорания этого конфликта. Но, мне кажется, что все началось именно с того момента, когда мать уделяла все свое внимание исключительно карьере и музыке, а маленькая Ева, не получав ответной любви, оставалась без материнского тепла и поддержки. В этом вся суть: в детство уходят корни неразделенных чувств перед отвергающей матерью.

А оказывается, проблема намного обширнее, чем есть на первый взгляд, ведь Шарлотта в детстве также была лишена материнской любви, поэтому ей сложно ориентироваться в детско-родительских отношениях и дарить ласку своему ребенку.

Как бы то страшно ни было, но где-то в глубине сознания Евы отложились те неприятные воспоминания из детства, «дверь» от которых лучше не открывать. Они стали непосильной ношей на жизненном пути девушки, и та бессознательно превращалась в свою мать. Это вполне ожидаемый эффект, ведь Ева не видела ничего, кроме безразличия со стороны матери.

И вот Ева решается и высказывает Шарлотте все накопленное за долгие годы. Но их отношения уже ничто не спасет. Обе женщины не могут принять этой правды. Они никогда не выберутся из плена своих страхов.

Бергман взял эту сложную проблему и раскрыл перед нами все ее закоулки. Мы понимаем, что эгоизм и безразличие с годами будет лишь расти, и данные личностные особенности будут присваиваться самими детьми. Можно упустить момент необходимости взаимодействия, и станет слишком поздно, чтобы что-то предпринимать, поэтому важен тот первый шаг, который должна сделать мать на пути становления и укрепления доверительных отношений со своим ребенком.

Мать, бегущая от отягощающего прошлого, не смотря на слабые попытки уйти от него, все равно возвращается на круги своя. Дочь, страстно желающая даже не вернуть свою мать, а обрести ее впервые, тоже лишь еще дальше уходит назад. Муж дочери, видящий и понимающий весь трагизм, является безучастным свидетелем, не на что не влияющим. Сестра дочери, страдающая параличом — единственная способна к прощению. Но больная и слабая, даже не умеющая внятно разговаривать, она, увы, не способна изменить механический, наверное, даже естественный ход событий.

Однако с трудом выбравшись из кровати, она начинает кричать разборчивыми словами: «Мама, приди ко мне! Мама, приди ко мне!». Но мама вновь бежит от своей семьи, создавая иллюзию, что все в ее жизни так, как и двадцать, тридцать лет назад.

Дочь пишет письмо, в котором вновь просит прощение у своей мамы, и мы понимаем, что нечто подобное происходило раньше. Муж, продолжая оставаться лишь свидетелем во взаимоотношениях между матерью и дочерью, читает в этом письме такие строки: «Никогда не поверю, что ты ушла из моей жизни. Ты конечно вернешься. Я верь в это. Иначе и быть не может. Еще не поздно. Не поздно, мама. Еще совсем не поздно». Однако мать, возникающая при чтении этих строк, кажется, пытается вымолвить «да», но так ничего и не говорит. Все возвращается на круги своя…

10 из 10

Несколько месяцев назад я впервые посмотрела «Осеннюю сонату», очень глубокий, тонкий, лиричный фильм. У меня после просмотра возникло так много чувств, размышлений о том насколько сложно быть в отношениях, по-настоящему видеть другого, быть открытой миру. У меня столько сочувствия и понимания к героям: матери и ее дочерям. Когда мне встречаются похожие на Шарлотту (мать) «снежные королевы», как их называет в своей книге психотерапевт Л. Леонард, я сталкиваюсь с пониманием как труден их путь к реальности, если вообще возможен. Когда ты живешь в своем замке иллюзий, холодного нарциссизма, то как можно выйти оттуда и встретится с тем, сколько боли ты принесла людям, как вынести эту вину. И самое главное встретиться с болью, которую причинили тебе в детстве и когда для выживания пришлось уйти в образ такой совершенной, недоступной «снежной королевы». Как трудно дочерям, которые рождены в такой семье и как бы они в дальнейшем не менялись, не отдалялись от матери, но она у них все-равно одна и это их история, которая является их частью.

Нашла в сети несколько цитат из фильма.

«Чувство реальности — это бесценный редкий талант. Большая часть человечества им не обладает, на свое счастье»

«В своем договоре с людьми жизнь никому не дает скидок».

«… я так и не стала взрослой, мое лицо и тело старятся, я накапливаю впечатления и опыт, но все это внешнее, осязаемое, внутренне я как бы еще не родилась».

В фильме много диалогов, сюжет не спешен по-началу, но потом такой накал страстей, что возникает ощущение мощного действия. Игра актеров превосходна! Я думаю при внимательном просмотре эффект катарсиса, психотерапевтического воздействия вполне может случиться. Желаю вам интересной встречи с этим ценным произведением искусства.

И кто скажет после просмотра фильма «Осенняя соната», режиссёра Ингмара Бергмана, что скандинавы холодный, бесчувственный народ ?По силе воздействия это кино ни сантима не уступает напряжённым детективным триллерам, а ведь это драма в рамках одной семьи!Но как поставлена!И как сыграна!Для меня была только одна шведская актриса Ингрид Бергман, а после «Осенней сонаты» я прозрел и увидел Лив Ульман совершенно другими глазами. Пальму первенства между этими женщинами затрудняюсь отдать кому-либо, а поставлю знак равенства, поскольку и та и другая выжали из себя всё и бросили на алтарь Искусства в «Осенней сонате». Думаю неплохо, что я начал знакомиться с творчеством Ингмара Бергмана именно с этого фильма. Теперь уже точно продолжу изучение этого шведского режиссёра.

В каждой семье случаются ссоры, обиды и непонимания. Как тут не вспомнить Толстого, что все счастливые семьи похожи друг на друга, каждая несчастливая семья несчастлива по-своему. Но то, что показал Бергман — это определённо не рядовой случай, не стандартное выяснение семейных отношений, а годами копившаяся в двух людях ненависть и боль, которые как сказала героиня Лив Ульман, идут рядом бок о бок.

Дочь написала письмо матери, чтобы та приехала погостить, поскольку они давно не виделись и родственные чувства никто не отменял. Мать (Инрид Бергман) приехала и сначала всё очень даже чинно и благопристойно. Но потом Ингмар завертел такую карусель, что в пору приглашать и Ницше и Фрейда и Юнга с Юмом вместе взятых, чтобы разобраться кто прав, кто виноват и что можно сделать, дабы исправить грехи прошлого.

Но к разбору полётов я ещё вернусь, а сейчас бы хотел сказать пару слов о Шопене, которому Шарлотта (Ингрид Бергман) посвятила 50 лет своей жизни. С биографией этого композитора я не знаком, а вот музыка Шопена завораживающая. А как говорит Шарлотта о Шопене, что он был саркастическим, гордым, но никогда слащавым. Шопен был мужественным. Если вы любите актрису Ингрид Бергман, если вы доверяете её слову, то вполне вероятно захотите послушать Шопена, и чем чёрт не шутит, познакомиться с его жизнью.

Такое вот небольшое отступление. Что же до фильма, то может быть именно с Шопена, с той игры, которую показала дочь матери по приезде последней и начались размолвки. Вернее они просто проснулись, выбрались наружу и давай нещадно терзать двух женщин. Эва (Лив Ульман) потеряла ребёнка, сыну было практически 4 года. Начав рассказывать матери про сына Эрика, Эва отошла от главного и пустилась в философские рассуждения. Думаете она найдёт сочувствие и поддержку о у своей матери ?Вряд ли, поскольку между ними пропасть.

Как хочется привести все цитаты из фильма, коих достаточное количество. Но негоже браться за пересказ. Помимо сильнейшей драмы, в картине Бергмана проступают нотки тонкого юмора. Это видно из книги, которую на ночь читает Шарлотта.

«Она отдала ему красный цветок девственности, он молча принял этот дар без всякого энтузиазма».

Простите, не удержался и привёл может на самую сильную выдержку из фильма, но это так, чтобы развеять эмоциональное общее давление, которое оказал знаменитый швед. Кстати в фильме есть одна сцена, в которой муж Шарлоты Леонардо играет на виолончели, а полукругом сидят люди, родственники и слушают его. Эта сцена достойна кисти великого художника. Я не имею ввиду Леонардо да Винчи.

Царство высвободившихся чувств по Бергману имеет место быть и не просто существовать, а раскрыться во всей своей полноте и многогранности. Картина на любителя. Понравиться не всем. Но мне в душу запала. Поэтому с лёгкой совестью ставлю 10!

10 из 10

Это кино о бегстве. О бегстве от себя, о бегстве от близких людей, о бегстве от проблем, от обязательств, бегстве от существующей реальности в созданные самими героями миры и параллельные вселенные.

Действие картина происходит в доме священника Юзефа и его жены Евы. С ними живет неизлечимо больная сестра Евы — Хелена. Она почти парализована и почти не может говорить. И вот однажды в этот дом приезжает мать Евы и Хелены — Шарлотта, знаменитая пианистка, всю жизнь разъезжавшая по гастролям.

Центральный дуэт «Осенней Сонаты» — Шарлотта и Ева. Мать и дочь, разрушившие жизни друг друга. Они хотят любить друг друга, хотят ненавидеть, но не могут. Слишком привыкли они говорить не то, что хотят и молчать о важном. Обе героини слабы, они боятся любить, боятся чувств вообще. Ева — потому что не может забыть, как было невыносимо, когда мама уезжала на гастроли, Шарлотта — потому что не может себе простить разрушенной семьи и брошенных детей. В результате, Ева живет с мужем, которого не любит, представляя рядом с собой своего мертвого сына, а Шарлотта разъезжает по миру, стараясь не думать ни о чем, кроме швейцарских конфет, книжек от поклонников и музыки. Только иногда по ночам она просыпается от кошмара, что к ней в кровать залезает больная дочь.

Ингмар Бергман удивительно красиво показал всю смесь чувств, которые испытывают две эти женщины. Они кричат, плачут, обвиняют друг друга в неумении слушать, но в этих обвинениях ни одна из них уже не может слышать ничего, кроме своих собственных слов. Они не дают шанса друг другу что-то исправить, впрочем, может быть, уже поздно. Ведь молодость каждой из них уже прошла, чувства мертвы, а впереди нет ничего, кроме серых будней в местной церкви или в шикарном вагоне, мчащемся в Париж. В определенный момент становится понятно, что слов тут не хватит. Тогда вступает рояль.

Что им остается? Бежать дальше.

Они бегут.

И так Шарлотта никогда уже не услышит Хелену кричащую «Мама, иди ко мне», а Ева никогда не услышит, как ее любит ее муж.

Это история о том, как глубоки старые шрамы, о том, как сложны отношения людей, о семье, о том, как трудно найти выход даже тогда, когда ты готов на все и когда твоя жизнь зависит от того, сможешь ли ты это сделать.

Бергман все-таки оставляет героиням шанс, но смогут ли они остановиться?

В каждой семье есть тайны. В каждом доме своя особенная пыль. Разные роли, разные игры и разные правила. Ингмар Бергман рисует раскалывающуюся по трещинам семью знаменитой пианистки Шарлотты и ее дочерей.

Эва приглашает свою мать, всемирно известную пианистку, Шарлотту, к себе в Норвегию в загородный дом, так как та, по ее мнению в отчаянии после смерти ее очередного мужа — Леонардо. Видно, как старательно Эва пишет письмо своей матери, с каким трепетом она ее ждет. Мать приехала. Но Шарлотту поджидал неприятный сюрприз. Ее собственная дочь, Хелена, которую Шарлотта некогда поместила в клинику для душевнобольных. Напряженность между Шарлоттой и Эвой накаляется и однажды ночью они решаются высказать друг другу все, что накопилось за долгие годы.

Как не просты отношения между людьми, особенно, если они родные, особенно, если это дочь и мать.

Как сложно быть матерью. Как больно ждать от матери того, на что она не способна. Две трагедии в одной семье: трагедия матери и трагедия ее дочерей. Весь конфликт развивается вербально: до селе я не видела подобного в кино. Столь мощный и содержательный диалог, который заставляет буквально чувствовать удушье от захватываемых чувств, делает кино особенным.

Дочь говорит о том, что мать не хотела уделять ей внимание. Эва восхищалась матерью, но была ей абсолютно не интересна. Шарлотта вспоминает момент в их жизни, когда она решила заняться дочерью и посвятить себя семье. Но оказывается, что это не было счастьем для маленькой Эвы. Внимание матери давило Эву. И отсутствие внимания матери и забота матери не делали Эву счастливой. Так что же ей надо было? Для меня это действительно важный вопрос. Пытаясь на него ответить, я не нахожу иных вариантов: ребенку нужна любовь. Даже тогда, когда Шарлотта решила посвятить себя семье и ответственно взялась за воспитание детей, в ней не хватало одного — любви. Ей это неведомо. Шарлотте не нравилась дочь, она пыталась ее переделать, переклеить и это внушило Эве отвращение к себе самой. Она всегда знала, что она не такая красивая, как мать, не такая талантливая, не такая утонченная

Сцена, когда Эва играет для матери. Шарлотта слушает, но потом показывает, как надо. Шарлотта не принимает дочь, она не дает ей права быть такой, какая она есть.

Шарлотта не любит проблемы. Не любит наблюдать несчастье и расстраиваться. Ей нельзя переживать. После надрывной ночи она уезжает. И только после мы понимаем, что мать не услышала дочь. У Шарлотты много масок.

Трагедия матери не меньше трагедии дочери — она тоже несчастна. Она не умеет любить своих детей, потому что сама недолюблена с детства. Вечно страждущая, ищущая счастья душа Шарлотты пытается найти упоение в музыке, славе, мужчинах. Но она не может заполнить пустоту внутри. После смерти Леонардо, она с надеждой едет к дочери. Может семья заполнит ее? Но увы. Там она не находит ничего кроме того, от чего она убегает…

Фильм глубокий, многогранный и мне в моем сегодняшнем настроении не описать всего.

Очень советую посмотреть тем, кто не видел.

Интересно, что увидели в этом фильме вы?

«Осенняя соната» — первый фильм Бергмана, который я посмотрела, но не прошло и десяти минут, как я поняла, что он будет далеко не последним, потому что в нем есть все то, что я люблю: камерность, психологизм, пристальные крупные планы, талантливая актерская игра. В одном из отзывов я прочитала очень правильное определение этому фильму — «боевик для интеллектуалов», он действительно очень динамичный и постоянно держит в напряжении оголенные провода нервов зрителя, несмотря даже на то, что в кадре почти ничего не происходит — лишь разговоры матери с дочерью, давно не видевшихся, практически не знающих друг друга, таких разобщенных, но связанных общей болью за неудавшиеся свои отношения.

Когда человек пытается во взрослой жизни найти причины своих несчастий и неудовлетворенности, нужно всего лишь заглянуть на несколько десятилетий назад и разобраться в своем детстве, ведь причины чаще всего шлейфом ведут туда. Ребенка нужно любить, не просто абстрактно, а отдавать ему тепло своей души ежечасно, ежеминутно, в объятиях и на расстоянии. Но как дать то, что сама никогда не имела? Трагедия матери, не познавшей любви в своем детстве, перекладывается на дочь, чья детская исступленная любовь во взрослой жизни превращается в любовь-ненависть, и грань между ними очень тонка.

Бьющие наотмашь монологи и диалоги фильма были бы не совершенными, если бы не актерское исполнение. Холодная красота Ингрид Бергман, исполняющую роль Шарлотты, матери Евы, ярко подчеркивает нескладность и некрасивость своей дочери — Лив Ульман. Шарлотта, красивая, утонченная женщина, остро чувствующая искусство, своей опустошенной, выжженной душой противопоставлена невзрачной, но богатой внутренним миром дочери. О Лив Ульман, неизменной актрисе Бергмана, родившей от него ребенка, разговор особый. Я в нее влюбилась с первого взгляда — казалось бы, совершенно простая типично скандинавская внешность, но эта простота так изысканна, ее глаза кристальны, улыбка притягательна, а талант, передающий переживания героинь, воистину неисчерпаем. Крупные планы актрис, камера, фиксирующая малейшее мимическое движение, классическая музыка, осень, заглядывающая в окна и оставляющая след печали — те составляющие, которые помогают сполна окунуться в бергмановскую историю.

Фильм актуален и сейчас, нарывы, вскрывающиеся в нем, вне времени, но он вряд ли понравится широкой аудитории, к нему нужно быть готовым.

Ингрид Бергман медленно умирает от рака. Лив Ульман воспитывает внебрачного ребенка. Ингмару Бергману не спится на Форе летними ночами. За несколько недель написав сценарий «Осенней сонаты», режиссер решает свести в новом фильме двух женщин: одну из них он снимал неоднократно, другой только обещал на протяжении десяти лет совместный проект. Появившаяся, словно озарение, идея картины была перенесена на кинопленку за каких-то полтора месяца съемок в дешевых павильонах недалеко от Осло. Там замкнулось пространство небольшого деревенского дома, куда приезжает успешная пианистка Шарлотта, статная и моложавая, чтобы навестить свою дочь Еву, некрасивую супругу местного пастора. Немного в стороне от главных героинь можно заметить еще две фигуры. Закрытыми дверями спальни изолирована больная прогрессирующим параличом Хелена, младшая дочь Шарлотты, и всегда чуть в тени держится молчаливый муж Евы Виктор. Дежурные объятия и натянутые улыбки украшают фасад нарочитой приветливости, за которым скрывается с одной стороны презрительная жалость к мещанской непримечательности, а с другой — насмешка над неуместной манерностью стареющей дивы. Семь лет не виделись дочь с матерью, но взаимные обиды копились еще дольше. А пропахший бессонницей полумрак гостиной и ударивший в голову бокал красного вина — чем не повод высказать все накопленное за долгие годы?

Сам режиссер сетовал, что «Осеннюю сонату» окрестили самым «бергмановским фильмом», потому как такая характеристика означала для него утрату творческой честности, спекулятивную игру в себя. Но есть ощущение, что именно здесь шведский постановщик менее всего остается прежним. Возможно, в какой-то степени на него повлияла однофамилица, безапелляционно критиковавшая претенциозность сценария и неестественность прописанных диалогов. Как бы то ни было, сохранив верность излюбленным темам человеческого взаимодействия, самопознания, сокрытия своего «я» за бесчисленными масками, режиссер демонстрирует новый уровень художественной откровенности. То, на что смутно намекалось в «Молчании», что пряталось за мистическим налетом в «Шепотах и криках», в «Осенней сонате» прозвучало неожиданно звонко и отчетливо. Любовь и ненависть будто стали осязаемыми, а нерв фильма обнажился до неприличия. Происходящее пронзительно до истерики и правдиво до рези в глазах. Неизменные крупные планы позволяют уловить тончайшие оттенки эмоций: ясные голубые смотрят в потухшие серые, растерянность опускает уголки губ и собирается морщинками вокруг них, а напряжение вздувается венами на лбу. Камера отвлекается от лиц лишь во флешбэках — тогда она наблюдает за героями издалека, со спины, через приоткрытые двери. Противостояние героинь подчеркивается различным прочтением прелюдии Шопена (осторожным и сентиментальным у Евы, гордым и суровым у Шарлотты), а их неразрывная связь визуализируется реконструкцией кадра из «Персоны». Но привычно идеальная форма здесь еще и наполнена жизнью. Бергмановские абстракции и скандинавская сдержанность уступили место настоящей бурлящей человечности.

В центре сюжета — конфликт матери и дочери, двух характеров, двух одиночеств, двух трагедий. Одна даже в кругу семьи щеголяет платьями от кутюр и не снимает маску великосветской вежливости. Шарлотта уже давно намертво срослась с этой личиной, и поначалу кажется, что за ней скрывается просто недалекая стареющая кокетка, которая не может смирится с неизбежным увяданием. Но все страшнее. Героиня чувствует, что будто бы не родилась, реальность ускользает от нее, память не фиксирует даже лица родных. На самом же деле, в погоне за популярностью, в изнурительном труде и самодисциплине, породивших привычку идти по жизни смеясь, абстрагируясь от всего создающего помехи на пути к желанной цели, будь то невыносимая боль в спине или собственная семья, Шарлотта потеряла саму себя. Где-то далеко в прошлом осталась юная, честная, вдохновенная девочка, с искренней самоотдачей игравшая Первый концерт Бетховена. Такая вот ирония судьбы: положив всю свою жизнь на алтарь искусства, Шарлотта получила взамен внутреннюю пустоту. Но никогда не будет великим музыкант, которому нечего отдать слушателю. Человек с ороговевшей душой может играть механистично-идеально, но гениально — никогда.

И Ева. Суетливая и вся какая-то бесформенная, некрасивая в уродующих ее круглых очках. Дочь, всегда находившая в тени матери. Дочь, которая никогда не станет такой: изящной, привлекательной, талантливой. Недолюбленный гадкий утенок с искалеченным острой нехваткой тепла детством. Ева давно повзрослела, вырвалась из-под опеки, у нее свой уютный домик, и муж души в ней не чает. Теперь она может иронизировать над наигранной куртуазностью своей матери, осуждать ее эгоистичные поступки. Но только за спиной. В присутствии Шарлотты молодая женщина превращается в маленькую закомплексованную девочку: она тушуется, она пасует, ее дерзость моментально угасает. Ей не победить в этом аномальном соперничестве. Ева ненавидит Шарлотту за то, что та всегда подавляла ее, пытаясь сделать слепок самой себя, за отсутствие родительских чувств. Ненавидит за то, что детские психологические травмы напоминают о себе и в самостоятельной жизни. Дочь не может быть счастлива, и поэтому не может простить мать. Дочь не может простить мать, и поэтому не может быть счастлива. Ева ненавидит Шарлотту за ее отчужденность, но она наследует ее. Круг замыкается. Не чудовище, породившее чудовище, но неумение любить, породившее неумение любить.

Кульминационный ночной разговор, срывающийся на истеричные крики, обнажает две души. Одна из них покрыта шрамами обид и унижений, в другой едва теплится жизнь. Бегрман говорил, что по его изначальной задумке в конце дочь с библейским именем должна родить мать. Кажется, получилось что-то прямо противоположное. Да, с лица, заплеванного обвинениями, медленно сползает маска. Под ней — изумление и растерянность от столкновения с реальностью. И тут, не внимая мольбам о помощи, не слыша ноток отчаяния и раскаяния, дочь продолжает давить мать грубым сапогом накопившейся черной злобы. И нет этому конца: когда одна вскрывает свою грудину, открывая мякоть сердца, другая полосует его скальпелем ненависти. Им суждено быть связанными засохшей неотрезанной пуповиной. Родная плоть, дурная кровь. Больная уродливая любовь соединяет двух женщин, парализованной девочкой она корчится в муках и неестественно изгибает в мучительных судорогах свое жалкое тельце. Она кричит нечеловеческим голосом, открывая ряд почерневших зубов. Но любовь, накрепко переплетенная с ненавистью и одиночеством, жива, пока жива Ева, пока жива Шарлотта. Всевидящий бог жалостлив к одной и снисходителен к другой, но и он не в силах распутать этот змеиный клубок, оставаясь тихим наблюдателем. Он просто ждет естественного конца, за которым не будет никакой новой жизни: Еве отказано в продолжении рода, потому что она не способна на полноценную любовь. Катарсис нервного срыва оказывается ложным, хвосты прикушены, конец закольцовывает начало. Волна душевного эксгибиционизма отступает, отреставрированные маски вновь надеты, и горькие откровения останутся лишь хмельным ночным воспоминанием.

Это потрясающе до безобразия. Эта грустная осень, витающая в атмосфере, диалоги, как отражение залежей всего того что, внутри, что пронизывает все нутро и отсутствие чего-то лишнего в кадре, хоть секунды, чтобы можно было отвести взгляд или позволить шальной мысли увести куда-то… все это потрясающе до безобразия. Фильм конечно оставляет сильную горесть в сердце и комок по среди горла. И я думаю, что ощутить это способен только человек, проживший подобную ситуацию с матерью или отцом.

Невозможно судить, кто прав, кто виноват. И я не возьмусь это делать. Но передать такое на экране. Во время просмотра, у меня было чувство, что меня режут без наркоза, может это я такая чувствительная, может все же режиссер гений.

Сложный фильм. Сложный даже не столько для восприятия и понимания — сложный для принятия. Внутреннее мировоззрение отчаянно сопротивляется мысли, что все может быть настолько плохо. Антиутопия в пределах одной семьи.

Каждый член этой семьи воплощает собой какое-то «негативное» качество: обида, разочарование, боль, отчаяние — выберите сами, кому какое. У каждого свой характер, свои мотивы, свои скелеты в шкафу. И очевидно, что каждому из них есть, что сказать. Сказать, по большей степени, даже не кому-то, а себе; выговориться, признаться себе в том, что боялись осознать долгие годы. Обилие монологов, внутренних монологов, диалогов тому подтверждение.

В этом фильме можно услышать один из самых ярких, острых и эмоциональных диалогов кинематографа. Выказывая грубые, горькие, порой несправедливые вещи, участницы этой беседы не стремятся доказать свою правоту, им просто необходимо вытащить из своей души те занозы, которые саднят, гноятся и мешают жить, иначе можно легко сойти с ума. Что в этом фильме смотрелось бы вполне органично.

У людей со счастливым детством и оптимистичным мировоззрением этот фильм, возможно, вызовет недоумение и скептицизм, мол, «как так, жизнь же прекрасна». Жизнь разная и прекрасна именно в своей неоднородности.

От страданий тоже можно получать удовольствие. Собственные страдания предоставляют возможность себя жалеть (для главной героини, например, это единственное удовольствие, которое она может себе позволить); чужие страдания на экране доставляют эстетическое удовольствие зрителям фильма. А мастерство режиссера-сценариста позволяет считать вышеупомянутый кинематографический садизм не девиацией, а особой разновидностью чувства прекрасного.

8 из 10

Это первый фильм Ингмара Бергмана, который я посмотрел. И фильм не разочаровал.

Действие происходит в доме Евы и ее мужа Юзефа, священника. По просьбе Евы в гости к ним приезжает Шарлотта — мать Евы, известная пианистка, недавно пережившая смерть мужчины, с которым прожила 13 лет.

Шарлотта и Ева не виделись 7 лет. За это время у Евы родился сын и погиб в 4-х летнем возрасте. У Евы живет сестра Хелена, страдающая от серьезной душевной болезни.

Сразу после приезда Шарлотты складывается впечатление о семейной идиллии, что мать и дочь посоветуются по накопившимися проблемам, поделятся какими-то радостями.

Но Ева ненавидит мать. Оставшись наедине с мужем высмеивает ее. Ночью, когда Шарлотта просыпается от кошмарного сна, Ева приходит к ней в комнату и начинает упрекать. Что мать почти все время была на гастролях, что из-за матери заболела Хелена, мать не была рядом, когда погиб сын Евы.

Ева упрекает ее во всех неприятностях своей жизни. Но разве Шарлотта так уж виновата? Она всю жизнь занималась своим развитием, посвятила себя музыке, стала выдающейся пианисткой. Что мешало Еве в свободное время, когда мать была на гастролях, заниматься собой? Вырасти в такую же выдающуюся личность? Потому что если бы Ева занималась своим личностным ростом, то может быть она и мужа нашла себе другого, которого бы смогла полюбить? Ведь Юзефа она не любит. И разве Шарлотта виновата в том, что погиб Эрик — сын Евы? Вины Шарлотты в болезни Хелены тоже, на мой взгляд, нет.

Во всех случившихся неприятностях человек может винить только себя, а не родителей или кого-то другого. В Библии сказано: «Да оставит человек отца и матерь свои и прилепится он к жене и будут они одна плоть, одна кровь», и еще одна цитата: «Заботься о своей душе, а все остальное приложится», а также : «Не судите и не судимы будете».

Позже Ева понимает, что была не права, и посылает матери письмо, в котором просит прощения.

Возможно, людям искусства и не стоит заводить себе детей, может быть, их предназначение в другом. Потому что от нехватки родительского внимания и любви страдают дети многих творческих людей. Эти вопросы очень значительны, и над ними стоит подумать.

Фильм смотрится на одном дыхании, и в этом несомненно заслуга великого режиссера. Фильм поднимает важные вопросы, его хочется посмотреть не один раз.

Шарлота и Эва — мать и дочь, единые кровью, но разные духом люди не виделись уже 7 лет, что само по себе несколько странно. Ещё удивительней, что в доме Эвы уже два года живет её младшая сестра Хелена, страдающая тяжелым неврологическим заболеванием, о чем мать и представления не имеет. Конечно, узнав об этом, зритель просто обязан подняться на дыбы, гневно обвиняя непутевую мать-кукушку. Однако Бергман, разительно отличаясь от известного ведущего ток-шоу 1-го канала российского ТВ, работает с умным клиентом, поэтому демонстрирует ситуацию со всех сторон.

Шарлота только что овдовела, посему с радостью приняла приглашение дочери приехать к ней пожить. Здесь-то и произойдет семейное разбирательство: действий не будет — будут разговоры, чувства, воспоминания и выяснения отношений, прерываемые кратковременным молчанием, слезами и музицированием.

Мать — актриса в полном смысле этого слова: красива, несмотря на возраст, ухожена, элегантно одета и весьма сдержана во внешних проявлениях эмоций. Она живет активной жизнью: от концерта до концерта, от выступления до выступления и всегда так жила. Её друзья: Шопен и Шуман, Брамс и Бах, а публика — те единственные люди, которые ей искренне аплодируют.

Дочь — женщина средних лет, некрасива, но и не уродлива, внешне проста, невзрачна, при первом впечатлении имеет доброжелательный взгляд и такие же манеры: одно только письмо к матери чего стоит — столько заботы и участия. Эва красиво говорит, используя много эпитетов, но её пафос выглядит надуманным, вычурным, в то же время мать объясняет музыку так, как сама её видит и чувствует. Что есть слова, как не шелуха, прикрывающая зависть дочери к матери, к её славе, таланту.

Так ли уж невинна Эва? Так ли искренен её порыв помочь матери, оказавшейся в беде? Бергман не дает ответов, предоставляя зрителю решить самому. Вряд ли желание высказаться, выговориться, сказать все то, что держала в себе столько лет, было спланированной акцией, вероятно, её обиженное подсознание жаждало возмездия. В результате. чувства, выпущенные на свободу растут, съедая обоих, обвинения следуют за ответами, в которых пострадавшей стороне нет надобности.

Что произошло: расплата за то, что сделала мать или обида на саму себя за неудавшуюся жизнь, попытка найти виновного в своих несчастьях? Кто лучше: мать, что недодала любви дочери, но сама при этом живет, а не умирает в глуши с нелюбимым мужем и воспоминаниями о ребенке, которого больше нет? Конфликт Шарлоты и Эвы является отображением полярных жизненных позиций: одна не умеет жить, но учится этому шаг за шагом, допуская ошибки, другая — все знает наперед, что и как нужно делать, но это не помогает ей стать счастливой.

Виктор похоже, единственный, кто любит Эву, иначе как ещё можно объяснить совместное проживание с ней. И, несмотря на чувства к жене, он наблюдает эту драму, сквозь героев, не принимая ни чью сторону. Очевидно, что Бергман рекомендует зрителю поступить также, а дальше каждый решает так, как хочет.

9 из 10

Конечно, я знаю об этом фильме давно, но смотреть его вдруг, мне кажется, неверным. Поэтому я дождалась особенной атмосферы, точно знала, что никто не будет отвлекать и приступила.

Вообще, фильм- диалог в монологе. Или наоборот. Фильм точно для всех дочерей и матерей. Любая степень конфликта требует, чтобы вы увидели его.

Я долго размышляла, а дает ли такая откровенность результат? Стоит ли вообще «трогать» то больное, что терзает тебя годами?

В фильме дочь — удивительно несчастная женщина, которая, кажется, живет понарошку и боится помешать кому-то, поэтому взваливает на себя все самые тяжелые обязанности. Ее единственная радость — верить, что умерший сын — не умер.

Она не любит мужа, не слышит его слов восхищения и не чувствует его желания быть близким не только другом. Она заполнила себя всю ненавистью к матери за сломанную жизнь, отсутствие детства, погубленную в юности любовь.

Она питает себя этой болью ежедневно. Это ее смысл.

И вот, спустя семь лет, они встречаются с матерью — звездой. Женщиной, по сути, обычной, но желающей в глазах каждого оставаться богиней.

Мало ли их таких?

Мало ли матерей, которые рожают и потом не знают что делать со своим чадом, кому его отдать и как бы самой побыстрее вернуться к делу?

В фильме четко показано, что девочка, которая зациклилась на ошибках матери не способна увидеть ничего хорошего ни в ком.

Мать же, свои ошибки всегда оправдывает желанием лучшей доли для ребенка, мать сначала проявляет мужество и слушает исповедь дочери, но потом не выдерживает и уезжает. И дочь имеет выбор: продолжать ненавидеть или все-таки увидеть луч света в темном царстве и ухватиться за него?

Для меня очень полезным оказался фильм именно с точки зрения понимания, что не переделать взрослую женщину, у которой есть свои модели, свои критерии и которую, в сущности, тоже никто никогда не любил.

Сюжетом для драмы стали непростые отношения дочери и матери (Евы и Шарлотты), из интеллигентной семьи, обе одаренных, одна больше — другая меньше. Еве, дочери талантливой и имеющей популярность пианистки, выпала доля ребенка, обделенного в детстве любовью. Шарлотта, будучи целеустремленной и честолюбивой, отдавала себя публике, сколько могла, для мужа и детей же ее не хватало. Это и стало причиной той ненависти и обиды на мать, которую Ева годами держала в себе, не желая в том признаться.

Главной заслугой режиссера считаю тонкий психологизм (а в знании человеческой натуры ему трудно отказать), с которым Бергман подошел к характеру каждого из героев. Несмотря на страшные упреки со стороны дочери в сцене ночного разговора, зритель не может всецело встать на сторону Евы. Просто обвинить Шарлотту, ни чуточки не встав на ее сторону, невозможно. Можно согласиться, что и ее жизнь была не сахар, что ее саму в детстве тоже «недолюбили», а жизнь принесла двух дочек, из которых одну она не понимала, другая же одним своим видом внушала ей чувство вины. Большой талант очень часто бывает губителен для отношений. Натура энергичная, Шарлотта умела быть требовательной к себе и могла быть требовательна к другим. В случае с Евой ее представление наткнулось на ту разницу, которая редко какому родителю бывает незнакомой. А Ева, девочка тихая и ранимая, не умела высказаться и найти понимание. Смогла только через много лет.

Развернутые монологи, обилие крупных планов, блистательная актерская игра, притягательный колорит, тема и, конечно, музыка делают эту картину одной из лучших работ шведского мастера.

Отдельно хочется упомянуть сцену с игрой на пианино. Обе трактовки прелюдии Шопена словно приоткрывают двери во внутренний мир героинь. В противовес сентиментальной интонации Евы Шарлотта предлагает версию Шопена, где есть место чувству, но вместе с тем и сдержанности. Не случайно она замечает, что отдала шопеновским прелюдиям чуть ли не 50 лет, эта музыка стала рупором ее души.

10 из 10